То, что Магомет Абулиев не араб, а уроженец Ингушетии осетино-чеченского происхождения, никого не волновало: Палестинец, значит, Палестинец. В конце концов, парню удалось привыкнуть, хотя он и не всегда сразу соображал, что обращаются к нему (ведь раньше был просто "Мага"). Например, сейчас, притаившись за зданием сортира и раскуривая косячок от подожжённого листка со сценарием, Абулиев не был твёрдо уверен, что понимал, чего от него хочет режиссёр. В конце концов, какая разница, когда на улице такая чёртова жара, футболка насквозь пропотела, и хочется только лежать, задрав ноги, на диване... кого вообще волнует этот спектакль?

Однако спустя пятнадцать минут стало гораздо интереснее...

Во-первых, здание, принятое за привокзальный туалет, оказалось самим ДК. Во-вторых, спектакль уже шёл (по крайней мере, предварительный показ). В-третьих, Палестинец не очень-то помнил, чтобы они что-то репетировали... Тем не менее, невротичные "коллеги" попытались быстро ввести парнишу в курс дела.

Мага сделал всё возможное, чтобы быть в роли, которая ему досталась - злой мачехи, - и сейчас повторял свои реплики (то, что помнил). Он уже надел роскошный гнедой парик, навёл макияж (синие тени до бровей) и переоделся в блестящее вечернее платье с подшитой ватной грудью и... кхм... задом. Вот сейчас фейерверки Диснейленда погаснут, и он, вооружившись китайской волшебной палочкой, выйдет на сцену, чтобы отправиться на бал, поразить дракона и спасти прекрасного принца (точно помню, что фигурировал именно принц!). Палестинец пнул в сторону какое-то дерево, которое стояло на пути артиста, притопывая ногами, словно хочет отлить, и вышел на освещённое пространство, явив себя публике в полном великолепии. Да, пожалуй, Мага действительно вошёл во вкус: его мир наполняли грудастые блондинки в нарядах горничных, розовые пони, переливающиеся радуги, золотые бабочки порхают с цветка на цветок, летучие голландцы, замки, кони, люди, сборная Ингушетии по футболу, медаль по боксу...

- Блять, это что такое?! - он никак не ожидал увидеть перед собой вместо миниатюрной красавицы мужика в жёлтом парике и с бровями, как у Леонида Ильича... а, да это же Артур Эдорастович в роли, как я мог забыть! На сцене также были Грек (почему-то в бабской одежде), Фёдор Сумкин и дерево. Со стороны зала смотрела восторженная публика. Тут же вспомнив, что он играет в пьесе, Палестинец артистично (по его мнению) вскинул руку, картинно протянул её к "Золушке" и начал как можно выше:

- Люк, я тывой...

"Кажется, не отсюда..." - вовремя дошло до артиста, и он поправил положение:

- мать!

Это было очень смешно, но никто почему-то (кроме самого Палестинца), не засмеялся.

Отредактировано Palestine (2012-03-17 07:04:41)

Олимпий Венедиктович Иванов был местным сердцеедом – настолько, что даже поселковая ночная бабочка Марфа, которая, к слову, была далеко не первой свежести, падала ниц к его ногам, а местные представители hopnicus vulgaris прямо-таки жаждали начистить чью-то холеную, нежную рожицу.
А еще он был заядлым модником ,  и, проникнувшись современными веяниями, ходил в странноватого вида сеточке, напяленной на голый торс и порванной в нескольких местах.  Кривоватые ноги местной звезды обтягивали синие колготки, а довершался образ черными валенками. О том, что верхняя часть его гардероба состояла из сворованных у Марфы рабочих колготок с обрезанными носками и дырой под голову, он предпочитал умалчивать, ибо у каждого мужчины есть свои секреты. Даже такие грязные, склизкие и полные бледных трепонем.   
К роли в спектакле юноша подошёл основательно.  Нашел где-то старый, засохший ядовито-красный лак не первой свежести, который был приведен в боевую готовность с помощью самогона, отварил настой ромашки,  коим попытался отбелить волосы. Получилось не ахти, и они приобрели грязно-желтый цвет с вкраплениями родных черных пятен.  А грязно-красный, вонючий лак на ногтях был окрещен «благородным кармином» и оценен на твердую пятерку.
Разумеется, в довершение образа были направлены старые, полуразвалившиеся бигуди и парочка белых лент – как браслеты. Корона была сооружена из общипанных гусиных перьев, а мантией служила грязная облезлая медвежья шкура. Удовлетворенный своим «гламурным » образом, король во всей красе явился на репетицию, хлебнув клюквенной настоечки – ведь самогон был моветоном и вообще «фи!»
…«Король» завизжал диким визгом, узрев абсолютно ужасающую картину на сцене – летящую на него пьянящую рожу «палестинца». И похерестичные, длинные ноги Геры.  Его чуть инфаркт не хватил – обувь не сочеталась с джинсами!!! Стыд, позор. И ужас! Однако высказаться ему не дали – тело упало на тело. А валенки коварно скользнули по грязнющему полу Дома Культуры.
-Красота умирает! – сдавленно просипел Олимпий, (дал же бог имечко!) беспомощно дрыгнув ногами в валенках, и вдыхая ни с чем не сравнимые ароматы алкоголя, табака и нечищеных зубов.
-Слезь с меня, жертва  неудачной связи Равшана с бараном! Слезь!

Периодически Сэру казалось, что его рука уже приросла ко лбу, или же лицо болит из-за частых ударов ладоней о него. Ощущение было, что его начальство просто захотело избавиться от бедняги-разведчика.
- Дайте мне снайперку, умоляю! - мысленно провыл мужчина, опираясь спиной на более менее прохладную стену. Руки реально скучали по холодному железу оружия... Так хотелось пристрелить и вон ту укуренную мачеху, что так ловко притворяется Дарт Вейдером, и вон ту фею... Правда, для начала, надо её палочку запихнуть в... Гортань, а вы что подумали?! А того гламурного подонка вообще надо было распять в жёсткой форме! Благо, физическая подготовка Сэра это позволяла. Не позволяло одно - он же, вроде как, джентльмен, и, вроде как, должен казаться строгим англичанином.
- Если в России это понятие вообще имеет место быть... - обречённо подумал он, прикрыв глаза ладонью.
Чёрт побери, бедный отец Золушки выглядит достойнее короля! Светлые волосы аккуратно расчёсаны, белая рубашка с расстёгнутым воротником и чёрные брюки. Правда, с пиджаком он никак не мог расстаться, под ним пряталась крепко прицепленная к телу кобура с оружием. Долг, работа, что поделать? Галстук же он оставил где-то на подоконнике. Скорее всего, мужчина его более никогда не увидит.
- Всегда можно что-нибудь соврать, - криво усмехнулся про себя "француз" и провёл ладонью по лбу. Всё же, было ужасно жарко.
Отец увидел... О, ужас! Вышла мачеха! Надо спасать положение. Правда, интересно, какого чёрта спасать то, что спасти невозможно, но... Большого выбора у Сэра нет, посему он, сняв пиджак и быстро накинув поверх странную... Даже не понятно что это такое... Что-то в духе рубашки, дабы придать отцу некую потрёпанность, мол он замученный жизнью мужчина. Неужели этого не видно по лицу бедного "француза"?! Нет, надо было одежду из мешка делать. Но, беднякам выбирать не приходится. Он тихо выходит на сцену, но сразу же становится заметным.
- Доброго вечера, Золушка, - коротко кивнул он "внучке Брежнева". Он так же легко, бесшумно и быстро спрыгнул со сцены и сел рядом с мачехой.
- Уважаемая... ммм... - как-то "леди" не лезло из уст Сэра, но, как иначе-то назвать этого странного человека он не знал. Запах, конечно же, был ужасающий. Сэр пощёлкал перед глазами "мамаши", бросил короткий взгляд в сторону влетевшего борзого парня и сделал попытку поставить "палестинца" на ноги...
- Если вернусь - потребую повышения по службе!

Наконец-таки новоявленный Золушк вышел из десятидневного запоя. Опухшую морду юной «красавицы» кое-как скрывали тонны гримма. На сцене Артур Эдорастович Педросович фон Вокк - между прочим, эстоно-кавказского происхождения - красовался в странного покроя коричневом платье с передником, накладной поролоновой грудью, обещавшей в скором будущем отвалиться, и длинными белобрысыми локонами, которые, казалось, повидали ещё царя-батюшку. Культуру в массы! Именно поэтому героиня детской сказки странным образом стала напоминать доярку из соседнего колхоза.
   В скверном настроении он стоял на сцене и с идеальным похер-фейсом презрительно глядел на доброго Фея. Подбоченившись, ждал, когда же крестница свалит на бедную «девушку» все блага. Но тут из-за кулис выползло нечто неопределённого пола. - Блять, это что такое?! Элегантным жестом изящной ручки «Золушка» оттопырил средний палец . - Твоя злая мачеха сошла с ума!.. И крестница тут же поддакнула: – О, Боже, какая трагедия. Психбольница направо. Приём ежедневный. Кажется, он сморозил не то. Чуть сощурившись, Артур скосился на зрителей. Публика неистовствовала! Особенно, когда Гера пинком спустил незадачливую мачеху со сцены. Фоном верещало дерево и вещал юный гопник, только–только выделывавший перуэты по всей сцене,  словно ощутив себя доморощенным Николаем Цескаридзе. Выходило крайне отвратно. Бедная «Золушка» зафейспалмила. – Мама, роди меня обратно… И ещё этому балеруну подыгрывать, тьфу.
  - Доброго вечера, Золушка. Этот типчик лучшему исполнителю Брежнева всех времён и народов не нравился никогда. От природы скрипучим голосом, не сумев взять должную нотку, «доченька» рявкнула: - Здорово…батя… – и тут же в сторону добавила, цедя сквозь зубы: - Провалиться бы тебе, придурок. А дерево всё верещало и верещало, верещало и верещало, верещало и верещало… Попытавшись взять как можно более высокий тембр, «Золушка» прокурено (а курила эта «госпожа» немало, и не только табак) воскликнула: - Какая прекрасная, дивная песня! Ужель соловей поёт? Пойду посмотрю, тыкву принесу. «Красавица» удалилась на задний план, где судорожно схватила дерево за…хм…ствол (и не надо тут хи-хи!) и принялась душить это навязчивое растение, приговаривая: - Что за чудная песнь…гррр…разливается… Да соловей всё никак не затыкается… Из-за кулис выкатилась импровизированная тыква, которую «красавица»сразу же отфутболила Фею: - Вот вам, дорогая крёстная, и тыква. Запихав дереву в рот кляп, чью роль взяло на себя упавшее яблоко со шприцем, Артур, с чувством выполненного долга, вернулся на передний план, высокомерно оглядывая всю открывавшуюся картину знатного театрального позорища.

Что хотел сказать Гера, Палестинец так и не понял. Его нога, как в кино при замедленной съёмке, взвилась в воздух и тут же молниеносно вонзилась Маге в живот. Ещё секунду назад он произносил свою первую реплику, а сейчас плавно летит в сторону какого-то диковинного чудовища с перьями на голове. "Х**ту какую-то мне подсунули. Встречу - им не жить. Надо было закинуться по-хорошему," - успел подумать про себя парень и мягко приземлился спиной на ископаемую шубу и её содержимое; поднялось облачко пыли. Содержимое заверещало.

- Слезь с меня, жертва неудачной связи Равшана с бараном! Слезь!

- Я не понял, э! Ара, ты на кого щас наехал? - немедля ответил гордый горец "чудовищу", оказавшемуся местным п*****ом, и хотел уже встать, но для этого потребовались усилия, а Мага так внезапно уснул...

Он внезапно проснулся (уснул, видимо, не закрывая глаз), когда чья-то рука пыталась поднять его за ворот. Местный с переменным успехом отдалялся, вертикальное положение казалось не такой уж и фантастикой. "Хорошо, что я лежал поперёк, а не вдоль," - порадовался артист, нащупывая ногами ровную почву. Зрение приобретало фокус. От эксцентричного вида содержимого бывшей подушки в груди возникала праведная тошнота. Наконец ему удалось, изрядно вспотев, помочь тому, кто пытался его поднять, и встать самому на ноги.

- Спасибо, брат, - растроганно сказал парень Французу, хлопнул его по плечу и пошёл вдоль "передовой" к ступенькам, ведущим в волшебное Закулисье, и дальше, в реальный мир Гримёрки. Слегка заносило, но Мага мотнул лохматой головой и твёрдо сказал себе: "Надо закинуться по-хорошему и сыграть на пять". Сказано - сделано: горный красавец приступил к выполнению плана.

Отредактировано Palestine (2012-03-19 06:35:00)

В ситуациях с особым количеством merde дерево впадало в уныние и начинало изрыгать всяческую философию. Gloire a Dieu, сейчас в дупле лавра красовалось его собственное детище – красненькое яблочко с аккуратненьким шприцом, поднятым на улице самой Белокаменной Moscou, а потому нести всю эту философию a la Descartes он не мог. Конечно, на пакетики с клеем в этой Хурмобровке древо не разменивалось – чай, не кошка, жить девять жизней не будет. К тому же наш серб был маркизом (если вы, конечно, понимаете, о чем я*), а потому лавр не промедлил применить все свои знания касательно... выплевывания яблока при помощи активных действий языка. Но после, пораскинув чуток корнями, серб решил, что от ласк еще никто не убегал. Так что вариант с маркизом – вовсе не вариант. Благородный лавр сейчас чувствовал себя беллетристом**.
Но вот луч прозрения озарил его ум и он таки решил сделать это руками. Вот еще один момент и... с его губ сорвался судорожный вздох свободы – наконец-то он расправился с путами этого короля искушения – яблока.
- Liberté, Égalité, Fraternité***, - уверенно продекламировало дерево на весь зал. В какой-то замшелой Russie, может, революцию и нес залп пушек какого-то корабля, названного в честь какой-то там богини какой-то там зари. Но здесь же царил Авангардизм, а потому свободу народу несло дерево! Да еще как несло!
По пути к кроваво-бровастому диктатору неведомо из-за какого закулисья дерево схватило метлу (видимо, декарацию к Макбету), намотало на нее изъеденные молью панталоны. Да это же флаг Свободной Франции! Флаг Свободного Театра! И, вот, оголив свою грудь (а это должно быть, было крайне сексуально, ведь деревья, они такие двуполые), серб, как La Liberté guidant le peuple****, шел напрямик. Только, постойте-ка... Чего-то тут не хватало... Ну, явно же не хватало... Ах, точно, должны быть жертвы борьбы с деспотией! Ну, ничего, сейчас мы устроим им victims! Ну, будем считать, что Крестному мужику в платье и Брежнушке повезло – они успели скрыться за кулисами. А потому жертвами борьбы за свободу, равенство и братство стали низшие классы театрального общества – ну очень четкий инфант, да какой-то противный англичанин, который лишь прикидывался истинным  français:
- Мы, Антуан-Жан-Вероника-Виолетта, посовещались и решили, что вы орки! – дерево проговорило басом какую-то смесь культур, и сбило с ног двух garçon’ов.
И тут древо осенило – да оно же на переднем плане! Ну, наконец-то! Теперь главное – выдать что-то гениальное, чтобы публика (состоящая сплошь из неразумных плебеев) это оценила.
Вспомнив песню какой-то попсовой шансоньетки (кажется, она выступала под псевдонимом «Лабуда»), что играла в машине всю дорогу, пока трупа ехали до Хурмобровки, серб запел:
- Я – революция!
  Великая Французская!
  Пала Бастилия,
  Ведь она меня, как и я ее...
Во время исполнения последней строчки экспрессивное дерево не менее экспрессивно взмахнул импровизированным флагом!
«Вот он – мой звездный час! Ах, где же ты, мой Делакруа*****?! Запечатли же меня скорее! Я буду твоей музой!».
Но, судя по тупым и не озаренным великой идеей лицам зрителей, они так и не поняли весь драматизм ситуации – «Вот crеtins!».
Однако, вспомнив, что он все-таки дерево (теперь уже живое) серб было начал:
- На Изенгард! Кхм... То есть... Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит, буржуй!
И Антуан-Жан вперил свой жаждущий крови взгляд в задние ряды, дабы каждый тракторист, что сидел там, почувствовал себя буржуем! Ну, или хотя бы сумасшедшим волшебником...
Вот так вот дерево совершило прорыв! Революцию в мире театра!
________________________________
Опять же, расшифровка прекрасного французского языка для плебеев:
«Gloire a Dieu» - Слава Богу!
«Moscou» и «Russie» - только простолюдин не догадается, что это Москва и Россия, соответственно!
«Garçon» - парень.
«Descartes» - Декарт, который Рене.
«Français» - француз, вестимо же.
«Сrеtins!» - к сожалению, во Франции без дураков не обошлось, а потому их звали именно так.
«Victims» - жертвы.
А теперь простая расшифровка, частично французская:
*Естественно, намек идет на Маркиза де Сада.
**Французская игра слов, «belle et triste» - красивая и печальная. А посколько дерево было двуполым, то пусть будет!
***Свобода, равенство, братство! – девиз Великой Французской революции.
****«Свобода, ведущая народ!» - картина времен Великой Французской революции.
*****Собственно, Делакруа – это художник, который написал картину, описанную выше.

-Здравствуйте, меня зовут Олег Варлеев. Мне 19 лет.
-Расскажите о себе.
Далее идут неважные детали анамнеза – родился, вырос и прочая ненужная мишура. Главный вопрос еще не задан.
-Почему вы обратились сюда.
-Мне сказали, я стал беспокойным. Понимаете, после того, как меня бросила девушка, я стал немного нервным, периодически пишу письма сам себе, резкие скачки настроения… - на этом месте пациент нервно смеется, речь начинает сбиваться, скорость произношения слов увеличивается, - и у меня забрали все острые предметы. Боялись, что покончу с собой. Я действительно…А, неважно? Мне кажется, что за мной постоянно следят, словно я стал крысой….
Врач спокойно выслушал молодого человека, и записал в амбулаторной карте несколько строк, смысл которых понять нетрудно:
Маниакально-депрессивный психоз на фоне длительных депрессивных состояний с признаками параноидальной шизофрении.

…Олег закрыл глаза. Разумеется, сам он себя ненормальным не считал, да и лечить никто его не собирался, а потому родительским решением был безапелляционный вердикт: отправить паренька в глушь, к дальней родне. А самим забыть, что у них когда-то существовал сыночек-псих.  Дальняя родня не выдержала вечно кислой мордашки ненормального отпрыска, и тот был отправлен на выселки деревни, где, по логике вещей, и должен обитать, но нет.
Так он и попал в труппу.
Далее было утомительное знакомство, и не менее утомительный переезд до села Хурмобровки, где должен был проходить первый спектакль.
Свою роль Олег знал. Он был одной из сестер Золушки, а потому предпочел не высовываться на переполненную и без его скромной персоны сцену. Он просто стоял за кулисами, смотрел прозрачно-голубыми глазами в темноту. И гладил по голове мертвую птицу. Воробей, чья шея была неудачно сломана, болтал головой в такт движений юноши, и, разумеется, ничего не мог сказать. Птица-то мертвая.
-Вот скажи, ты хоть что-нибудь понимаешь в этом театре абсурда? – Олег посмотрел птице прямо в глаза. Мертвые, неживые глаза.
-Почему ты молчишь?...  и ты… - трупик птицы упал на грязный, видавший виды пол. Иногда безумцы пугают.
-Ла-лее-лууу…. Даже птицы меня боятся… - парень вздохнул, глядя на сцену – там творился какой-то ужас. Впрочем, даже для этого сброда он казался чужим и странным.
Закрыв лицо ладонями, юноша осел на пол, совершенно не беспокоясь о том, что реквизит, а именно платье, окажется в плачевном состоянии. На него накатило. Снова шорохи, предчувствие присутствия и страх. Паника, страх и нечеловеческий ужас от того, что рядом есть кто-то чужой. Иной. Другой.
Но никого нет. Это просто паранойя.
Хотя кого это волнует?...

Едва ступив за кулисы, Гера почувствовал облегчение. Наконец-то можно расслабиться. После света  рампы темнота закулисья была слишком… темной, поэтому грек, словно слепой котенок начал тыкаться в драпировки и стены в поисках хода в гримерку. Хруст под ногой заставил его замереть и, подслеповато сощурившись, посмотреть вниз. Отблески прожекторов высветили скорчившуюся на полу фигурку в платье золушкиной сестры. Фигурка вздрагивала и явно мыслями находилась где-то далеко. Гера поднял ногу и похолодел от ужаса: на полу осталось отсвечивающее красноватым месиво, из которого торчали грязные перья. Сложив в похмельной голове два и два, грек решил, что гораздо благоразумнее будет смыться подальше, пока это чудовище с другом-птицей его не заметило. В конце концов, он же наплевал на наказ режиссера присматривать за этим психопатом. Стараясь не шуршать платьем и не поскальзываться измазанной в крови туфлей, он наконец отыскал лесенку, которая вела к гримеркам. С остервенением и выражающим крайнее отвращение выражением лица Георгий Андреевич соскоблил о ступеньку прилипшие к туфле останки птички и зашел в залитую желтоватым светом комнатку. Вопреки ожиданиям, она была практически пуста. Единственным относительно живым существом был укуренный и уже в доску пьяный выходец из Средней Азии, в одиночестве надирающийся перед гримерным зеркалом. Взяв с полки какой-то относительно чистый стакан, актер подошел к неудачливой мачехе и налил себе прозрачной жидкости. Пахнуло спиртом и ацетоном. Грек залпом опустошил стакан и вроде бы пришел в себя. Он хлопнул по плечу палестинца:
— Ты не бери в голову, коллега, надо было как-то спасать ситуацию, — он попытался вымученно улыбнуться, но перед глазами все еще стоял размазанный по полу трупик птицы.
Внезапно его взгляд зацепился за обернутые серебряной фольгой туфельки сорокового размера, заботливо ожидающие своего выхода на стуле у входа. Одна мысль потянула за собой другую, и вот уже целый состав загрохотал по греческим рельсам разума, смазанным алкоголем. Туфельки должны быть на Золушке.  Без туфелек сказка про Золушку будет лишена основной фишки сюжета, на которой все завязано. Гера сорвался с места, подхватил туфельки и, грязно матерясь, ринулся обратно на сцену. Там творилось невообразимое. Гопник окончательно потерял связь с реальностью и теперь кружил отчаянно гримасничавшую ему Золушку в вальсе, а дерево… А дерево просто творило какое-то непотребство. Гера был перфекционистом, а потому решил сразу убить двух зайцев.
Дерево, размахивающее флагом на авансцене внезапно было закружено в вальсе феей с каменным лицом. Флаг был отобран и полетел за кулисы, явно угодив в кого-то, судя по сдавленному вскрику. Гера провальсировал круг с деревом (неожиданно, но дерево оказалось действительно деревом в таком ответственном деле как танец), а потом громогласно объявил на ухо принцу:
— Обмен партнерами! — и толкнул дерево в объятия оглушенного принца. Крестницу же быстро увлек за фанерные деревья, которые непонятно что делали во дворце на балу.
— Одевай, живее, — свистящим шепотом выплюнул Гера, обдав Золушку свежим перегаром и вытаскивая из декольте спрятанные впопыхах блестящие туфли. — И не забудь одну этому уроду оставить на память.
Едва Золушка обулась, грек выпихнул ее обратно на освещенную часть сцены, а сам, спрятавший за деревом, снял парик и стал им обмахиваться. Нестерпимо захотелось курить. Благо, в джинсах отыскалась  мятая пачка сигарет и зажигалка. Георгий с удовольствием затянулся и стал прислушиваться к тому, что творилось на сцене, готовясь в любой момент прийти на помощь.