Француз глухо раскашлялся. Ришельё задумчиво потупил безрадостный взгляд. "С одной стороны, не так давно этот болван удачно искупался в холодных водах Сены, с другой - не может ли сие быть признаком очередных неприятностей в государстве?..." Кардинал нередко задавался таким вопросом: каким бы великим политиком и дипломатом он ни был, различать человеческую и державную сущности Франции подчас становилось нелегко. Так и сейчас, в условиях реформирования державы, Арман дю Плесси пытался понять по поведению, настроению и даже здоровью Бонфуа, какое отражение в обществе и стране в целом находили претворяемые им в жизнь идеи.
- Это был спор, Ваше Высокопреосвященство.
Уголки губ чуть изогнулись, и кардинал одарил Бонфуа недоверчивым взглядом. "Сколь поразительно слабая отговорка. Ничего лучше за столько времени он, конечно, придумать не мог. Франсуа, ты меня разочаровываешь."
- Ох, ну вы же прекрасно знаете меня и мой характер! Любой удар по моей чести может породить бурю эмоций.
Ришельё несколько растягивал слова:
- Известный бретёр. "...как бы я ни старался отвадить тебя от этой пагубной привычки."
Кардинал обречённо вздохнул, покачав головой и прикрыв глаза. Увы, его попытки исправить Франсуа, как человека, зачастую оканчивались поражением. Таким уж уродился мсье Бонфуа и таким был воспитан. Что поделать,
людская жизнь коротка, и Арман никак не мог обнаружить корней сего стремления петушиться. Единственное, кардинал успел получить не мало седых волос, беспокоясь, как бы Франция не оказался насквозь проткнутым шпагой второго дуэлянта. От этого страна, конечно, не умрёт, но лечиться придётся не день и не два.
Главный министр незаметно наблюдал за французом, подмечая незначительные жесты, движения, скольжение взгляда... Для стороннего наблюдателя - чушь, для Ришельё - источник информации, ведь в этих мелочах можно прочитать, что нравится человеку, а что нет, что его беспокоит, раздражает, радует, интригует... Тихий стук сапог о пол. Лёгкая и случайная бледность. Хаотичное метание взгляда голубых глаз.
"Марлезонский балет."
- Может быть, стоит с этим что-то сделать? Например, дать охране распоряжение, что до момента появления смены им запрещено покидать пост. Как будто случайно, Красный Герцог обронил веское замечание. Холодным, здравым и спокойным тоном:
- Оно давно было дано, и мне не понятно, почему до сих пор - ты только вдумайся! - в самой Бастилии его не выполняют и, по всей видимости, даже не собираются. Позор!.. Гийом у меня ещё попляшет.
- А... С чего такой вопрос, Ваше Высокопреосвященство? Среди нас есть предатель?
"Побледнел... "
Кардинал выразительно и неоднозначно посмотрел прямо в глаза Бонфуа, и этот тёмный взгляд вряд ли можно было назвать взглядом священника...
- Предательство - всего лишь вопрос времени, мой дорогой Франсуа. Один Бог ведает, кто следующим встанет на эту хорошо проторенную дорожку.
Мужчина лукаво улыбнулся и немного сузил глаза. Он стал медленно поигрывать пальцами. Беседа постепенно всё больше становилась похожа на допрос.
"Поиграть со мной вздумал? О твоём же величии забочусь. Я уверен, весь этот спектакль с побегом прошёл не без его участия. Жаль, очень жаль."
-...Я мельком заметил, что у него разбиты каблуки сапог, может быть, там?
Кардинал утвердительно кивнул.
- Слышал об этом: стражники говорят, в день перед побегом заключённый особенно бесновался. Священнослужитель на время замолк, чтобы спустя пару мгновений вновь продолжить:
- Убит Жозе Деко. Спаси Господь его душу. Совсем мальчик, но поразительно одарённый. Из него вышел бы прекрасный офицер. Жаль, погиб той ночью. Его нашли спустя пару часов после смерти. Умирал он недолго: горло перерезано быстро, края ровные. Я бы даже сказал, убийца знает толк в своём деле. Совпадение? Отнюдь...
Ришельё глухо кашлянул. Государственная работа с полной отдачей сил ещё никому здоровья не прибавляла.
- Франция, что ты чувствуешь, когда погибают французы? Даже самый последний, самый жалкий человек есть сын своего Отечества. Боль? Страдание?... Что? Или всё это лишь миф, и страна остаётся глуха к гибели своих детей? Кардинал многозначительно посмотрел на собеседника.
- Сравнима ли жизнь француза с жизнью какого-то английского пирата?... - с горечью в голосе проговорил дю Плесси, - Ты превосходный игрок, Бонфуа, но как же много ошибок совершают даже такие, как ты, в попытках предать самого себя. Мужчина покачал головой, строгим взглядом укоряя Франсуа.
- Будь так снисходителен, придумай достойное объяснение тому, почему ты удрал от гвардейцев вместе со сбежавшим преступником. Я готов поверить всему, что ты скажешь. Тебя ведь не принуждали... Так бы синхронно стучали две пары сапог о мостовые Парижа?...
Кардинал досадливо вздохнул. Он заранее знал: Франция не посмеет встать и выйти. Да и не сможет, собственно говоря.
- У меня были такие планы относительно этого проклятого пирата. Или же лучше сказать... Англии.
Мужчина поднял внимательный взгляд на Франциска. Что ж, будем делать крупные ставки, ведь и выигрыш велик. Ришельё, однако, не был абсолютно уверен в правильности своих измышлений, но воспоминания, логика и здравый рассудок подсказывали, что того светловолосого паренька он уже видел. Видел давно, лет 10-15 назад. Арман Жан дю Плесси за это время успел "постареть", тот же оставался всё таким же восемнадцатилетним юнцом. Странно, не правда ли?

Отредактировано England (2012-02-26 00:48:24)

Каким бы прекрасным актёр ни был, обязательно найдётся человек, что сорвёт с него маску. Франциск был почти что идеальным игроком. Учтивая улыбка, тёплый взгляд  лазурных глаз, аристократическая бледность придавали его лицу и всему облику в целом благородный вид, что, несомненно, привлекало и вселяло доверие. Ришельё в определённой степени был скептиком. Он и сам, в пору своей молодости, по долгу службы или по велению судьбы пересекался с мсье Бонфуа – и не мог даже заподозрить, что отчасти Франция играл. Но играл настолько великолепно, что не возникало даже малейшего сомнения в правдивости его слов или эмоций, а в голове невольно зарождалась единственная мысль: «Что за чудесный человек, этот Бонфуа!» И кто бы мог подумать, что спустя каких-то пару десятилетий Арман дю Плесси станет тем, кто возьмёт в свои руки управление всей державой. Будет смотреть на воплощённую в человеке страну без капли страха, но смело, требовательно, уверенно. Он уже не тот юнец, что только начинал свой жизненный путь; это был умудрённый опытом политик. Кардинал всея Франции.
Вряд ли среди окружения Бонфуа в это время был ещё один человек, что видел его буквально насквозь. Прекрасные маски слетали с лица Франциска, разбиваясь о спокойную рассудительность красного герцога. Ришельё видел, чувствовал, попросту знал, где тот играл, пытаясь скрыть свои мысли и печали под очарованием цветущей юности. Но маски срывались… Беспощадно и твёрдо. И вот на устах француза заиграла искренняя, но оттого горькая улыбка. В глазах блеснула грусть.
- Там подробно описано то, как я реагирую на смерти французов... Надеюсь, благодаря этому вы поймёте, почему я так не люблю Бастилию и... Ришелье задумчиво опустил взгляд. «Варфоломеевская ночь. Как давно же это было…» - Признаюсь вам, я до сих пор слышу шёпот Жозе... Кардинал чуть вздёрнул брови, и на его лице на миг отразилось удивление. «Одному лишь Богу известно, как это возможно, но, видимо, души невинно убиенных ещё остаются на этой бренной земле, прежде чем уйти в мир иной». В закоулках сознания острым клинком врезалась мысль, ужасная по своей сути, но правдивая по содержанию: «…или душа Жозе не даёт ему покоя за предательство? Ведь Франсуа, пусть и косвенно, но всё же виноват в его гибели». Кардинал пока не был полностью уверен, но с каждой минутой лишь сильнее убеждался в правоте своих подозрений.
Итак, имя названо. В кабинете повисла гнетущая тишина. Кардинал спокойно и пронзительно смотрел на Францию, ожидая, что он скажет. И тут Бонфуа рассмеялся. - Ни на секунду в вас не сомневался, Ваше Высокопреосвященство… Неужели победа? Да, именно она. Франция не выдержал и сдался. «Собственно, как и ожидалось». - Да, я побежал вместе с пиратом и спас его от виселицы. Да, я знаю, что вы обо мне сейчас думаете. Ришельё, как ни странно, ничуть не изменился в лице. Лишь уголки тонких губ немного дрогнули. Кардинала не удивил ответ Франциска, более того, он добивался этого признания. Все карты открыты, а маски сброшены. Однако несмотря ни на что, взгляд дю Плесси стал более хмурым. В его глазах читалось сдержанное разочарование. «Пожалуй, менее всего этого можно было ожидать именно от Франсуа». К сожалению, в этом Ришельё ошибался, не в силах понять той тонкий нити, что связывала двух извечных соперников. Как впоследствии скажет Франция, это был не его уровень. Бонфуа поднялся со своего места и отвернулся. - Я вам даже больше скажу, это действительно был Англия. «Хм… Какая крупная рыба была в наших сетях». - Только вам я не мог позволить до него добраться, уж извините мне эту… Последняя фраза даже не удивила, нет, она попросту обескуражила кардинала. Ришельё сдвинул брови и бросил на Франциска вопросительный и острый взгляд. Он не понимал и, в принципе, не мог понять, ведь это шло вразрез со всей человеческой логикой! Бонфуа повернулся лицом к кардиналу; на губах – улыбка, в глазах – смирение. - Я не буду оправдываться: пытки, так пытки, эшафот, пусть будет эшафот... «Бог мой, нежели я такой изверг?» - почти что иронично пронеслось в голове первого министра короля. - Да только вы не понимаете, что связывает нас с Англией. Ненависть, ярость... Да, мы враги, но от этого наша дружба стала слаще. Ришельё скрестил руки в замок и уложил на них подбородок. Он думал. Размышлял над сказанным. - Знали ли вы, как давно мы знакомы с Артуром? Действительно, дю Плесси никогда этим не интересовался, да и зачем, в принципе? Кому важны чувства стран, когда в дело идут ружья и мушкеты? Когда правители и их армии рвут друг другу глотки, стремясь отхватить самый жирный кусок земли и установить контроль над морскими просторами? Страны должны полностью отдаваться своему народу, служить лишь ему одному, а не лелеять несбыточные идеалы дружбы и верности. В мире государств таких понятий не существует, не существовало и никогда не будет существовать. Предательство, обман, вероломство, меркантильность, временные союзы, создаваемые лишь для достижения своих целей… Ришельё был в этом уверен. Он был человеком и думал, как человек, как кардинал Римско-католической церкви, как аристократ, как талантливейший государственный деятель Франции. - Нас вообще кто-нибудь спросил, хотим мы этой войны или нет, нужны нам эти жертвы или нет, доставляет нам удовольствие убивать друг друга, или нет? «Он говорит так, словно обычный француз, забывая, что, в первую очередь, является страной, у которой не может быть ТАКИХ понятий. Сколько бы лет ни прошло,  они будут предавать друг друга, давить, уничтожать, ведь так повелось с самого сотворения мира». Франция опёрся руками о стол и смело посмотрел в глаза кардиналу.  - Как бы я, по-вашему, смотрел в его глаза?... На губах Ришелье появилась сдержанная снисходительная полуулыбка. «Как глупо…» - Мне жаль, мне очень жаль, что вы тоже не увидели того, что связывает меня и Англию. Запомните, Ваше Высокопреосвященство, не будет его - не будет меня. Не будет меня - не будет его. Мы связанны были изначально. «Сколько казуистики!» - Ещё до вас, ещё до крестовых походов, ещё до первой церкви, чёрт бы её побрал! «Грешишь на Церковь, Франсуа, грешишь».
Прозвучали последние аккорды. - Это не ваш уровень, простите. Я бы пустил вас, но вы не видите... Пока вы не видите, то многое из моего поведения останется для вас тайной... Очень многое. Ришельё уже спокойно смотрел прямо в лицо французу. Без тени удивления. Всё было ясно. – Простите… И Франция склонил повинную голову. Вновь воцарилась тишина. Кардинал молчал, опустив взгляд. В воздухе висела неопределённость. Казалось, время остановилось в этом кабинете. Спустя несколько минут, Ришельё со вздохом поднялся с кресла и подошёл к карте. Задумчивый взгляд медленно скользил по витиеватым дорогам, руслам рек, городам и посёлкам столь дорогой его сердцу Франции. Наконец кардинал подал голос – он говорил точно так же, как и ранее, словно ничего и не случилось:
- Сегодня ты был как никогда искренен со мной, Франсуа, и это достойно уважения… Да, ты прав, я не вечен и скоро покину этот мир. В отличие от тебя, Франция. Ты жил ещё в те времена, когда только-только зарождалась Европа, и будешь жить дальше. Как бы я ни хотел, мне никогда не узнать, что будет сто, двести, триста лет спустя. Что станет с моей  великой Францией, одной которой я служу всю жизнь? Мне не увидеть этого. Мужчина полуобернулся. Он не улыбался, но скованная улыбка читалась в его взгляде.
– Ты прав, это не мой уровень. Я человек, и нам, людям, вряд ли когда-нибудь удастся понять, что значить быть страной. Ваша жизнь подчинена совсем иным законам... Ты был со мной откровенен, Франсуа, и тем самым приоткрыл дверь, ведущую в твою душу. Я благодарен тебе за то, что доверяешь мне, и это есть самая ценная награда для политика. Арман вновь обернулся к карте, задумчиво смотря на Бретань. – Ты говоришь, вас обоих связывает в равной степени ненависть и дружба. Возможно, это и так, но то говорит в тебе человек. Не Франция, но Франсуа Бонфуа. Хочу дать тебе один совет. Ришелье повернулся к французу и пронзительно заглянул ему в глаза.
– Что бы ни случилось, где бы ты ни был, кто бы ни правил, всегда помни, что ты, прежде всего, страна. Страна великая, гордая и справедливая. Не забывай об этом никогда. Не поддавайся соблазну стать человеком, ведь ты ответственен не только перед собой, а перед всеми французами, что верят в тебя и отдают свои жизни во славу Отечества. Дю Плесси почтительно кивнул и сложил руки за спиной. – Ты свободен, Франсуа. У меня ещё много дел, не терпящих отлагательств. Если ты мне понадобишься, я знаю, где тебя можно найти. Ступай.
Ришельё так и не приступил тогда к своим непосредственным обязанностям. Несколько часов он молча попросту просидел в кресле, полностью погружённый в собственные мысли. Кардинал старался дословно воспроизвести монолог Франциска, так глубоко тот задел его. Обдумывал каждое слово, каждую фразу… Бонфуа как никогда был с ним откровенен, но что принесла эта откровенность? К сожалению, Ришельё не мог признать одной простой вещи: Франциск, несмотря на всю свою ненависть, видел в Артуре ещё и старого друга, вместе с которым он бок о бок прошёл и великое переселение народов, и тёмное Средневековье, вместе встретил Новое время и ещё разделит множество радостей и печалей. Однако Ришельё не видел в Англии друга для Франции. Не видел даже союзника. Сколько бед принесла эта страна его Родине, сколько жизней унесла, сколько крови пролила… Даже сейчас, в это самое время, где-то далеко, на бескрайних морских просторах Атлантики английские капера опять напали на французское торговое судно. Вот уже впились в деревянные борта абордажные крючья, раздались первые выстрелы и запахло порохом. Прошло чуть больше получаса, а французские морские офицеры уже пущены на корм рыбам либо удушенные болтаются на мачтах. Корабль захвачен. И как следует расценивать поступок, совершённый Артуром в ту злополучную ночь? Ему помогли сбежать, помогли скрыться, обеспечили пути для отхода и благополучного возвращения домой, а взамен получили труп юного Жозе Деко, безжалостно прирезанного на тёмной улочке Парижа. И это называет дружба? Ришельё отрицательно покачал головой. Он – кардинал Римско-католической церкви. Он – первый министр короля. Он – француз, в конце концов. И он – человек. Он видит в Англии, в первую очередь, врага и отчасти торгового партнёра в периоды относительно мирного существования. Видит Карла I и его политическую шайку, английскую армию и английских каперов, орудующих на атлантических коммуникациях. Что творится в душе Франсуа, в конце концов, не так уж и важно, как благополучие всей державы. Для него Артур, пусть вредный, но какой-никакой друг, а для Ришельё – вражеское государство. Кардинал любил и уважал Бонфуа, но всё же на первом месте для него всегда была Франция. Чувства Франции-человека по отношению к другим странам, таким же личностям, почти людям, были ему безразличны. «Моей первой целью было величие короля, моей второй целью было могущество государства».
Вечером, когда на Париж уже спускались сумерки, а французы спешили по домам, Ришельё поставил на свой рабочий стол зажженный канделябр. Тяжело усевшись в кресло, он взял лист бумаги, смочил перо в чернилах и принялся списать. И вот уже строчка за строчкой закружились в каллиграфическом почерке слова и предложения. Их безудержный вальс завершился кардинальской подписью и гербовой печатью. На следующий день Франсуа арестовали и на неделю бросили в Бастилию в ту самую камеру, в которой ещё недавно был заключён английский пират. Франция здесь не при чём, нет, виноват Франциск Бонфуа. Он такой же француз, как и все остальные, и поэтому должен понести наказание за то, что посмел преступить закон. Глядя на него, все прочие задумывались лишний раз, а стоит ли оно того? Что может произойти с ними, если даже Франциск, мягко говоря, не последнее лицо в государстве, понёс заслуженное наказание? Ришелье боялись, но его и уважали. Это был кардинал от государства, для которого стало неважно, кто совершил преступление: последний подлец из общественных низов или же воплощённая в человеке страна. Красный герцог не боялся, ведь именно в его руках сейчас была сосредоточена вся власть во Франции. Его волей определялась  внешняя и внутренняя политика государства.
Король развлекался, кардинал управлял.

С континента ещё долго не удавалось убраться. Сперва требовалось отсидеться какое-то время в самом Париже, кантуясь как можно ближе к окраинам, засиживаясь в местных тавернах, которые посещали исключительно британские иммигранты. И ждать, пока уляжется муть, поднятая недавним побегом из Бастилии. Слава самому себе и нужным знакомствам, Артур благополучно переждал бурю и, когда всё более-менее стихло, спустя недели две спокойно покинул город. За это время Франциск уже успел пережить не только разговор по душам с кардиналом Ришелье, но даже загреметь в главную тюрьму Франции. К слову сказать, услышав эту весьма примечательную новость краем уха, Англия не преминул позлорадствовать и лишний раз усмехнуться. «Придурок, хах! Случись такое у меня, он бы в век из Тауэра не вышел, или того хуже: без суда и следствия сразу на виселицу». Но параллельно с этим в душе трепетала загнанная в угол и зажатая суровой действительностью совесть, что беспощадно терзала и не давала покоя, постоянно напоминая: «Раскусили. Вот идиот. Говорил же, будь осторожнее». Кёркленд недовольно кривил физиономию и фыркал. «Даже думать об этом не хочу. Не хватало мне теперь ещё из-за него переживать. Сам виноват!» Но вот до него дошли новые слухи: Франциск освобождён! И англичанин презрительно морщился. Добраться до Бретани особо труда не составило, но все порты оказались закрыты и охранялись намного строже, чем обычно, а выход из них был разрешён лишь с письменного уведомления кардинала либо соответствующих должностных лиц. С момента своего прибытия во Францию британец проторчал в ненавистном государстве почти месяц. Это его раздражало и бесило до невозможности. Грызло непреодолимое желание поскорее добраться до своей родной земли, до своих прекрасных островов, лучше которых нет во всём мире, том и этом. Поэтому, долго не думая, Кёркленд без лишних зазрений совести украл необходимое разрешение, прошёл в порт и  вместе со своими сообщниками благополучно перебрался через Ла Манш, хотя лучше сказать – Английский канал. 

Дом, милый дом. Здесь всё было другим: и воздух чище, и трава зеленее, и море глубже. С нескрываемой радостью Англия вступил на родную землю. Вот оно, счастье-то. Дорога до Лондона заняла совсем немного. Конечно, в одежде простолюдина вряд ли бы кто узнал в британце Кёркленда, но, в конце-то концов, челядь и стражники были с ним более-менее знакомы. Король и королева были очень рады – кто бы сомневался, собственно, - возвращению Англии. Однако закатывать какие-либо празднества все посчитали бессмысленной тратой денег. Переодевшись в привычный наряд, Артур умиротворённо бродил по залам замкам, зарывался в государственных бумагах и до упора сидел на всяких советах, на одном из которых был поднят вопрос восстановления дипломатических отношений с Французским королевством. С грохотом вскочив со стула, англичанин с крайне недовольным видом высказал что-то гадкое на сей счёт и покинул зал. «Восстановление отношений?! С этим долбоёбом?! ДА НИКОГДА! Я и так прекрасно себя чувствую!!! И как они вообще могут даже помышлять об этом, когда не так давно эти лягушатники хотели вздёрнуть меня на виселице, словно какого-то преступника?! – самодовольно ухмыльнулся и тут же мысленно добавил, - Коим я, по сути, и являюсь». За глаза Артур считал, что на возобновление отношений с Францией Карла наталкивала его жена – Генриетта Мария Французская, стремившаяся «облагородить» английский двор по континентальному образцу и отличавшаяся набожной приверженностью к католическим обрядам, что сильно отталкивало от неё придворных-англикан. В один из поздних холодных и дождливых вечеров, сидя в кресле у камина, британец невольно начал вспоминать то, какую неоценимую услугу оказал ему Бонфуа около двух месяцев тому назад. Конечно, это можно было бы благополучно забыть, что, собственно, в стиле политики Англии, но не тут-то было. Кёркленд не очень интересовался всё это время событиями на континенте, предоставив сию прерогативу министрам, сосредоточившись более на внутренних делах. И вот, достав из кармана фамильный перстень династии Бурбонов, который ещё в камере вручил ему Франциск, Артур задумчиво покрутил его в руках. Эта маленькая драгоценная вещичка должна была сыграть роль эдакого опознавательного знака в порте Бретани, но он так ею и не воспользовался. «Мда, не дешёвенькое колечко, продать бы или в Казну кинуть – всё хоть какой-то доход». Ещё немного повертев его перед собственным носом, вновь спрятал перстень, дабы не вызывать лишних подозрений со стороны короля. «Правильно, так и сделаю, стоит ли церемониться с перстнем именующих себя французскими королями?...Ответ очевиден».

Через неделю в Париж было направлено посольство: восстановление дипломатических представительств обоих государств в столицах стало лишь вопросом времени. Осталось разрешить лишь некоторые вопросы. Французский двор встречал англичан по всем правилам королевского этикета. Перед сэром Уолтером (посол) открылись богато украшенные двери, и его взору предстал прекрасный торжественный зал для приёма важных гостей, в противоположном конце которого на троне восседал сам король. Посол чеканно проследовал внутрь, вслед за ним - ещё несколько человек в составе дипломатической миссии. «Поскорей бы избавиться от этой тряпки на башке, как вообще можно ходить в таком тюрбане?!» На мгновение недовольно скривившись, один из писчиков поправил белый кудрявый парик и сильнее натянул шляпу на лоб. «Чёрт бы побрал того, кто ввёл эту идиотскую моду…» Посол остановился перед Людовиком XIII; последовала стандартная церемония приветствия, во время которой некий Генри Смит исподтишка лукаво пару раз скосился на Бонфуа. Взяв в руки заверительную грамоту, он, согласно церемонии, подошёл к Франции и вручил ему документ. Подняв взгляд и посмотрев прямо в глаза, англичанин на мгновение хитро изогнул уголки губ – сомнений не было, это был не кто иной, как сам Англия, хотя и переодетый в костюм секретаря посольства. И, по всей видимости, этот маскарад удался на славу. Взяв в руку чужую ладонь, британец сделал вид, будто бы почтительно поцеловал тыльную сторону (ага, щас!), тогда как на самом деле аккуратно вложил между пальцами Франциска маленькую записку, свернутую в трубочку. Вернувшись на положенное место и встав за спиной сэра Уолтора, мельком бросил многозначительный лукавый взгляд зелёных глаз на Бонфуа. «Ну-ну, только попробуй меня проигнорировать, лягушатник». На небольшом клочке бумаги было написано лишь несколько слов: «Сегодня в 19 часов на углу улицы ***»

Во время предварительных «переговоров», стоя за спиной посла, Англия несколько раз кидал пронзительный взгляд на Франциска. Наконец, лягушатник-таки соизволил опустить глаза на записку и прочитать, что там было написано. «Сволочь», - удержаться от мысленного ругательства в адрес давнего «дружка» Кёркленду совесть не позволяла. Если бы не ситуация, он обязательно озвучил словечко без зазрений совести и ещё бы прибавил, не пожалел. «Неужели узнал? И полвека не прошло, ха-ха!» Хотя, конечно, внутреннее самодовольство присутствовало. «Видимо, не зря морду шпаклевал, как полагается по этому чёртову этикету». Сильнее сжав в руках грамоты, англичанин перевёл взгляд сперва на короля, потом на королеву. «Странно, а где же прославленный кардинал Ришелье? Или решил избавить нас от собственного присутствия? Какая жалость, а ведь я так надеялся его увидеть». Уголки губ Артура чуть дрогнули, кривясь в ядовитой ухмылочке, что так и порывалась появиться на лице. Приняв физиономию, подобающую секретарю английской миссии, парень, исподлобья посмотрев на других, вытянулся по струнке и стоял уже с таким важным видом, словно именно он был сегодня послом. Сперва Артур старался честно слушать, что же говорит сэр Уолтер, но, поняв, что это, по сути своей, лишь продолжение бессмысленной церемонии и ничего важного в теории не должно произойти, британец чуть приподнял взгляд и бессмысленно уставился в золотые узорные края спинки королевского трона, терпеливо дожидаясь окончания приёма. Спустя какое-то время встреча явно стала приближаться к своему логическому завершению. Одним из первых поднялся с места и поспешил распрощаться Франциск. Англия мысленно фыркнул, провожая Бонфуа внимательным взглядом лукавых глаз. «Придёт, никуда не денется, а как только верну, так сразу домой свалю. Или того лучше – на ближайший корабль и в Новый Свет!» Случайно вспомнив о североамериканских колониях, он сдержанно и тепло улыбнулся, представив себе маленького братика, что так сильно ждал его каждый раз.

Впоследствии Кёркленд ещё вздумает кичиться своей поразительной пунктуальностью везде и всюду, но пока он просто пришел заранее, чтобы лишний раз посмеяться над «ленивой задницей», как ласково англичанин прозвал своего во всех отношениях милого континентального соседа. Накинув на себя плащ и закрыв голову капюшоном, он уже за полчаса до назначенного времени болтался где-то возле той самой улицы. Вечерний сумрак разливался по городу, и ясно ощущалось холодное дыхание приближающейся осени. Остановившись возле поворота, Артур оглянулся: француза нигде не было видно. – Опаздывает, скотина небритая, - раздражённо процедил сквозь зубы британец, но то ли Бонфуа решил доказать обратное, то ли просто так совпало, на горизонте появилась знакомая фигура. Скривив лицо в насмешливой физиономии, Кёркленд с издёвкой понаблюдал за Франциском. Двигаться с места он никуда не собирался, пусть к нему подходят, а не он к какому-то там французу. Поставив руки в боки, Артур язвительно гаркнул: - Тебя что, читать не учили? На углу. Ну углу! А ты куда попёр, хах? Сверля Францию пронизывающим взглядом, Кёркленд, однако, чуть улыбнулся, по-доброму так, почти по-дружески, но заметив за собой сей грешок, тут же принял ядовитую мину. Как только Бонфуа подошёл поближе, британец приветственно кивнул и более спокойным, чем чуть ранее, тоном проговорил: - Давно не виделись, винная морда, не так ли? – но тут же вновь перешёл на свою излюбленную стезю, - Слышал, ты на недельку-другую загремел в Бастилию, и как тебе? Понравилось? – с ехидством прошипел англичанин. Подняв глаза, он внимательно посмотрел в лицо собеседнику. – Значит, Ришельё тебя всё-таки раскусил?... Как я и думал, собственно, пусть и француз, но политик редкостного ума и пронзительности, - в голосе не прозвучало ни единой нотки злорадства, что сразу выдавало с потрохами: отчасти Англия не хотел такого расклада для Бонфуа, хотя признаться вслух – да никогда! Мотнув головой, он что-то вытащил из кармана и зажал в кулаке. – Ты особо не обольщайся, снова видеть твою рожу не очень-то и хотелось, но за мной должок, Франция, - британец по-доброму усмехнулся, взял руку старого знакомого и аккуратно вложил в ладонь тот самый перстень Бурбонов, что ещё в тюремной камере вручил ему Бонфуа. – Он мне не понадобился. Забирай. В Казну-то такую безделушку стыдно кидать! Не без сарказма, конечно, ведь перстень был сделан столь искусно и изящно, что любая особа королевских кровей возжелала бы подобный. И это уже не говоря о драгоценных камнях и золоте в его оформлении. Поджав губы, Артур нехотя произнёс: - Наверное, я всё же должен поблагодарить тебя. Спасибо, - и тут же смутился, не веря, что сказал это, да ещё и искренне. – Хотя я бы и сам прекрасно справился, подумаешь, какая-то Бастилия, хах! - ну, ляпнуть что-нибудь в этом духе для Англии вообще дело чести, как же без отрицания-то?