Последние несколько лет ей везло: во время войны удалось выжить, затем сравнительно быстро придти в себя, потом обрести собственный дом и независимость. То, что было до этого, она предпочитала не вспоминать без особой нужды: роль жертвы ей не нравилась, и ощущение, что веками об неё вытирали ноги все, кому не лень, было, как минимум, глубоко неприятно. Быть беззащитным посмешищем для каждого желающего – противно и мерзко. Вдвойне противно и мерзко – быть никем не любимым посмешищем. Плаксу Северного Италию любили, не меньшего плаксу и пьяницу Латвию тоже любили, над ними смеялись, издевались, но любили.
Её не любил никто и никогда. Долгая и однообразная жизнь вполне примирила её с этим обстоятельством. Последние счастливые годы и вовсе заставили уподобиться ненавистному Древнему Риму и воскликнуть: «Oderint dum metuant!»* Старик был пренеприятнейшим типом, но что-то в этой жизни, кажется, понимал. Впрочем, его это не спасло. Рим канул в прошлое, утонул в Лете, нет больше бравого легионера, навязывавшего ей свои порядки. И стервы Византии, старой карги, которая угнетала её как могла, тоже нет, сгинула, исчезла Византия. Где они все, кто желал уничтожить Израиль? Обнищал и стал второстепенной державой Испания, еле выжил после тяжёлой болезни Турция, с трудом оправился от своей красной чумы Брагинский. Все противники Израиля рано или поздно получали сполна, почти все…
Двое последних остались живы и относительно здоровы, Германия оказался под опекой Америки, Англии и Франции, Пруссия – России. Двое угнетателей и садистов, третировавших её на протяжении десятилетий, издевавшихся и чуть не сведших в могилу, так и не получили по заслугам, так и живут по-прежнему, пьют своё чёртово пиво, жуют вюрст и картошку – что с ними сделается? И вокруг них пляшут Союзные силы: «Не помочь ли вам с экономикой, дорогие немцы?», «Что нам ещё сделать для вас, дорогие немцы?» Как будто не было ничего, ни двенадцати лет Третьего Рейха, ни безумной немецкой агрессии, как будто не пытались германские братья стереть с лица земли добрую половину её обитателей. Они же теперь несчастные, проиграли войну, и всё у них разваливается, как их таких бросить и не помочь восстановиться. И ладно, Германия, тот хоть чувствует собственную вину за произошедшее, ходит, низко опустив голову, и вымаливает прощение у половины Европы. У неё тоже просил, кстати, каялся, сообщал, что был неправ, принёс деньги. Осознал он что-то или нет – судить рано, может, Израиль и простит ему когда-нибудь, забыть – точно не забудет. А вот деньги Голда взяла, будучи полностью уверенной что деньги эти её, никак не Германии: не он ли отобрал все её сбережения, морил её голодом, изнурял работой, а для жилья предоставил полуразвалившийся сарай? Теперь пусть платит, всё выплатит, сполна. Существование Германии в послевоенном мире Израиль могла принять, неохотно, со скрипом, но могла, а вот Пруссии, выражавшего сожаление разве что в том, что войну он проиграл, - нет.
С какой целью её понесло из Западного Берлина в Восточный, она и себе не могла объяснить. Не то старые воспоминания не давали покоя, не то несокрушимая уверенность в собственной удаче. Сидела бы в доме Людвига, глядя в голубые и виноватые глаза и выслушивая поток витиеватых извинений, но нет – отправилась на другую сторону, к дьяволу в логово, на территорию Брагинского, будь он неладен. Понадеялась на неотпускающее последние годы везение.
На самом деле, цель визита в дом Пруссии была ей совершенно ясна: собрать остатки вещей, окончательно распрощаться с жилищем, ставшем тюрьмой, и, что греха таить, ещё раз взглянуть в глаза бывшему угнетателю.
Пруссак оставался прежним: омерзительным зубоскалом и язвой. Встретил её ухмылкой, в которой недоставало парочки зубов:
-Привет, Юдхен. Вижу, ты жива - здорова. Может тебе ещё путевку в наши «санатории»?
Её передёрнуло, сперва от обращения, а уже затем от всей фразы целиком. Чёртов Байльшмидт умел найти больное место и надавить на него, она снова почувствовала себя никчёмным забитым существом, жертвой, кем для него и была. Несколько лет назад она разрыдалась бы от обиды, от того, насколько легко пруссак произнёс столь циничную фразу. Но свободному и сильному государству рыдать не положено, в конце концов, она теперь тоже всё время воюет, как когда-то пруссак, она ничем не хуже.
- А ты паршиво выглядишь, - протянула Израиль, - где же былое великолепие?
Пруссия и правда выглядел отвратительно: худой, израненный, уставший, весь в шрамах, части зубов нет на месте. От мысли, что садист и угнетатель может страдать и страдает, стало неожиданно приятно: определённо, нанести визит в Восточный Берлин стоило.
__________________________________________________________
* Пусть ненавидят, лишь бы боялись!